Фритьоф Нансен

10.10.1861 года - 13.05.1930 года

[реклама вместо картинки]

Учитель математики, обводя глазами класс, с довольной улыбкой произнес: «Задачка, которую я вчера вам задал, была не из легких. Среди вас нашелся один ученик, который решил ее не только арифметическим, но и алгебраическим способом. Если он бросит свои проказы и возьмется за ум, из него может получиться отличный математик. Это Фритьоф Нансен!»

Он действительно мог стать выдающимся математиком или физиком, но когда пришло время поступать в университет Кристиании (Осло), он предпочел зоологию. В 1882 году студенту-второкурснику было предложено принять участие в плавании на зверобойном судне «Викинг» в Северный Ледовитый океан.

В его задачу входило: сбор материалов по морскому зверю и наблюдение за состоянием льдов и погодой. Нансен с радостью согласился, и в марте 1882 года «Викинг» отплыл от берегов Норвегии.

Плавание, длившееся 4 с лишним месяца, стало для Нансена точкой отсчета его будущей судьбы — судьбы полярного исследователя. Физически Фритьоф был вполне подготовлен к этому непростому северному походу: в 17 лет он стал чемпионом Норвегии, а вскоре и чемпионом мира по скоростному бегу на коньках, а что касается лыж, то в стране, где дети становятся на лыжню, едва научившись ходить, ему на различных состязаниях по длительным лыжным пробегам удалось победить 12 раз подряд.

Команда «Викинга» очень скоро поняла, что этому студенту можно доверять. Выносливый, толковый юноша вникал во все тонкости полярного плавания и зверобойного промысла, живо интересуясь всем происходящим и уже мечтая о том, что по окончании университета он тоже станет полярным исследователем.

Впрочем, за время плавания на «Викинге» он не раз оказывался в ситуациях, в которых для любого другого на его месте разумнее было бы навсегда забыть как о морских путешествиях, так и о море вообще. Но это для другого — Нансен не хотел забывать ничего. Его много повидавшие товарищи не раз поражались бесстрашию, упорству и выносливости, с которыми «господин студент» переносил это нелегкое плавание.

Не забывая о цели путешествия, Нансен занимался и научными исследованиями. Его крайне заинтересовали поведение океана, движение льдов и айсбергов. Каждодневные занятия по составлению карты дрейфа закованного во льды «Викинга» позволили сделать любопытное заключение, говорившее о том, что не сила и направление ветра, а именно морские течения задают курс дрейфу корабля. Тогда он еще не мог и предположить, к каким последствиям приведет эта гипотеза.

По случаю возвращения «Викинга» на родной берег был устроен праздничный обед. Подняв свой бокал, Нансен провозгласил тост: «За моряков-полярников, за их жизнь, полную трудов и борьбы!» Он пил и за себя. Ибо знал, что отныне и его жизнь неотделима от этих трудов и борьбы. В его голове зарождались планы как минимум двух полярных экспедиций — в Гренландию и на Северный полюс.

Впервые планом о пересечении Гренландии на лыжах Нансен поделился со своим другом, доктором Григом, в 1887 году. Но ему было необходимо услышать мнение авторитетного и знающего эти края человека, таковым он считал Нильса Норденшельда, знаменитого шведского полярного исследователя. Приехав к нему в Стокгольм, Нансен изложил план экспедиции, который Норденшельд счел хоть и смелым, но однозначно невыполнимым. Правда, в соответствии с собственным опытом исследователя материковых льдов Гренландии Норденшельд поведал Нансену много интересных и важных сведений. Скептицизм старого полярника не смог остановить Нансена. Когда его намерения стали достоянием широкой общественности, в одной из газет появилось издевательское объявление о том, что Нансеном будет дано представление на гренландском льду — «Места для публики — в трещинах. А обратных билетов можно не покупать».

Но он продолжал упорно готовиться, пытаясь во что бы то ни стало собрать необходимую на экспедицию сумму. Правительство не спешило выдать субсидию на том основании, что «грех содействовать намеренному самоубийству». Помощь пришла совершенно неожиданно от датского коммерсанта Гамеля, предоставившего необходимую сумму в 5 000 крон. Команда, помимо самого Нансена, состояла еще из пятерых человек, в числе которых был и прославившийся впоследствии как капитан будущего легендарного «Фрама» Отто Свердруп.

...11 июля 1888 года судно подошло к восточной оконечности Гренландии, но высадиться на берег экипажу удалось только через 2 месяца во фьорде Улшвин. Именно отсюда и начался беспрецедентный лыжный поход в глубь острова. Нансен и его товарищи, вернувшиеся из плаванья в конце мая 1889 года, стали первыми в мире людьми, совершившими переход через таинственный, покрытый вечными льдами остров и вернувшимися невредимыми.

Результаты этой экспедиции оказались крайне интересными, особенно для геофизиков. Основное значение имели, конечно, наблюдения за ледяным покровом Гренландии, но не менее впечатляющими оказались и метеорологические исследования. За эту экспедицию Нансен получил две награды, дающиеся лишь в случаях исключительных: от шведского общества антропологии и географии — медаль «Веги» (названной в честь арктической экспедиции на корабле «Вега», руководимой Н. Норденшельдом), от британского географического общества — медаль Виктории.

После громкого успеха Гренландской экспедиции Нансен вполне удовольствовался скромной должностью хранителя зоологического кабинета при университете. Он не гнался ни за славой, ни за карьерой — нужнее всего ему было свободное время. Молодой ученый всерьез начал разработку плана и подготовку к следующей экспедиции — в центральную часть Полярного бассейна.

В «союзники» Нансен решил взять уже известное ему движение водных масс в Полярном бассейне. Его расчеты показывали, что именно вблизи полюса — между Гренландией и Шпицбергеном — проходит морское течение, которое и должно было «доставить» путешественников к цели. Иными словами, Нансен решил дать кораблю вмерзнуть во льды и вместе с ними дрейфовать дальше к северу.

Памятуя о трагическом итоге американской экспедиции на корабле «Жанетта», начавшейся 8 лет назад, когда дрейфовавший больше года вблизи острова Геральда корабль был унесен на северо-запад и там раздавлен льдами, а большинство членов экипажа погибли, Нансен решил соорудить особое судно. Бока его корпуса должны были иметь яйцевидную форму, тогда лед, сжимающий его, будет «выдавливать» корабль вверх. Постройку корабля он поручил Колину Арчеру — одному из лучших судостроителей. В ответ на это весьма авторитетные люди заявляли, что «если судно вмерзло в лед, то форма его не имеет никакого значения» и корабль ждет участь злосчастной «Жанетты». Да и саму экспедицию, как и в прошлый раз, опять же окрестили «проектом бессмысленного самоубийства».

Но Нансен, считая будущий поход делом национальной чести, упорно стоял на своем. Привлекая внимание к грядущей экспедиции, он объездил все столицы Европы, но главной ареной его борьбы была, конечно, родина. Современники вспоминали, что когда его атлетическая фигура появлялась на трибуне и он с мастерством настоящего агитатора, ничуть не скрывая всех сложностей поставленной задачи, посвящал сограждан в задуманное, то казалось, что не он с 12 друзьями, а сама Норвегия собиралась сняться с якоря, чтобы внести свою лепту в познание мира. Его соотечественники понимали, что этот человек шел за победой.

В итоге норвежский парламент стортинг ассигновал на экспедицию сначала 200 000 крон, а позже еще 80 000. Остальное собрали по подписке — жертвовала буквально вся страна. Да и собственные сбережения семьи Нансена также пошли на строительство корабля.

25 октября 1892 года судно было готово к спуску на воду. При огромном стечении народа Нансен вместе с женой — стройной белокурой женщиной, поднялся на нос корабля. Традиционный морской обряд проходил в мертвой тишине. На какое-то мгновение бутылка с шампанским застыла в отведенной руке Евы. Удар о носовую часть, короткий звон стекла, и пена шампанского белым языком потекла вниз.

— «Фрам» — имя ему! — звонко прозвучал голос Евы. Под ликующие крики собравшихся на флагштоке взвился алый стяг с четырьмя белыми буквами. Они назвали свой корабль тем словом, которое на норвежском означало — «вперед»...

Нансен и представить себе не мог, насколько долгожданный день отплытия будет для него тяжелым. Ему предстояло закрыть за собой дверь дома, в котором он был бесконечно счастлив, а разлука с женой и маленькой дочкой Лив могла оказаться вечной. Ева не пошла провожать мужа на причал, не желая продлевать мучительные минуты расставания. И Нансен ушел так, будто сказал: «До вечера!» В самые отчаянные моменты ледового похода, когда, казалось, смерть была неминуема, ему все-таки не было так страшно, как тогда, когда он закрыл за собой ту дверь...

А Ева издали словно пыталась снять с него тяжесть расставания и чувство смутной вины перед ней. «За меня не бойся. Пройдет время, и печаль немного утихнет, и душа успокоится. Я ведь всегда тебе говорила, что верю в тебя. А я знаю, ты избранник судьбы, и в один прекрасный, счастливый день ты вернешься с победой. И тогда не будет конца твоему, моему блаженству, блаженству Лив».

Пока «Фрам» шел вдоль береговой линии, супруги могли обмениваться письмами, но когда он растворился в ледяной бездне, связь была порвана. А дальше — три года абсолютной тишины и полнейшей неизвестности. В это тяжелое время оба они вели дневники-письма, в которых разговаривали друг с другом, делясь надеждами, мыслями и впечатлениями, о которых ни тот, ни другой узнать не мог.

...Ледовый поход «Фрама» был счастливым. Удачу ему принесла прежде всего чрезвычайная предусмотрительность Нансена. Недаром он так скрупулезно занимался, казалось бы, ничего не значащими мелочами, в походе же это спасало от больших бед. Оснащение «Фрама» и подготовка его экипажа могут считаться классическим образцом полярного мореплавания.

И пусть до заветной точки — Северного полюса — отважные мореплаватели не дошли (этому помешали как скорость дрейфа, так и его направление), все равно экспедиция была в высшей степени успешной. Конструкция «Фрама», как и предполагал Нансен, выдержала смертоносные объятия льда.

Возвращение экспедиции Норвегия праздновала пять дней. Ночью улицы и площади озарялись факельными шествиями, народ распевал песни, никто не думал требовать тишины, потому что никто и не спал — слишком мало у этого народа случалось событий, с которыми его мог поздравить весь мир. Норвегия выросла в собственных глазах. Каждый ощущал себя чуточку Нансеном.

В ознаменование заслуг был учрежден «Фонд Нансена», на средства которого должны были проводиться исследования и печататься научные работы. Уже в первые дни фонд собрал четверть миллиона крон, а к 1932 году эта сумма составила 7 миллионов крон.

Всем было интересно услышать его самого, задать вопросы, вовлечь в научный спор. Европейская элита, короли, премьеры, финансовые тузы считали необходимым для собственного престижа пожать руки «гению», «сверхчеловеку». В 1898 году Нансен был избран почетным иностранным членом Петербургской Академии наук. Доклады, встречи, приемы…

«Никогда я не чувствовал себя таким бедным, ничтожным, как теперь, в качестве героя, которому курят фимиам, — признавался Нансен. — Я так устал от всей суматохи, суеты. Куда же это приведет… Моя душа словно разграблена, обшарпана незваными людьми. Я хотел бы убежать и спрятаться, чтобы вновь найти самого себя».

Лишь обосновавшись на университетской кафедре зоологии теперь уже в качестве профессора, а также работая в лаборатории, Нансен начал приходить в себя. Тишина дома, расположенного недалеко от Кристиании, в местечке Люсакер, заботливая и сердечная Ева, дети (всего их было пятеро: 2 девочки и 3 мальчика) — все это наполняло его душу покоем и умиротворением. Но долго пользоваться этим блаженством ему не пришлось.

Однажды ночью посыльный доставил правительственную телеграмму, гласившую: профессора Фритьофа Нансена просят как можно скорее прибыть в столицу по делу государственной важности…

В начале XX века противоречия между Норвегией и Швецией достигли своего пика. Норвегия, отданная под власть Швеции в 1814 году в результате раздела Европы после разгрома Наполеона и больше не желавшая мириться с господством своего сильного соседа, была на грани восстания. Погасить этот конфликт, грозящий перейти в войну, было поручено Нансену, имевшему во всем мире громадный авторитет. В этот критический момент страна делегирует Нансена в Лондон в надежде на то, что только ему под силу убедить Британию воздействовать на шведов. Расчет на помощь Лондона строился на том, что в случае начала северной войны более сильной окажется Швеция, которую поддерживает Германия, а для того, чтобы не допустить роста шведского могущества в Скандинавии, влиятельные английские политические деятели должны были поддержать Норвегию, приняв ее вполне справедливые требования.

Прибыв в Лондон, Нансен посетил и некоторых министров, и членов парламента, и представителей прессы. Приняв во внимание не только объективность картины, нарисованной Нансеном, но и, разумеется, собственные интересы, Лондон поручает своим послам в Берлине и Стокгольме выступить с соответствующими заявлениями по поводу позиции Швеции. В результате Швеция от политики угроз перешла к конструктивным переговорам с Норвегией. В этот момент Нансен всячески убеждал и своих соотечественников в необходимости достижения компромисса, требуя от лидеров национального движения готовности к постепенному сближению позиций с противоборствующей стороной.

Никто не мог с точностью утверждать, насколько велика была роль Нансена в разрешении этого вопроса, но факт заключается в том, что в 1905 году шведско-норвежская уния была расторгнута без всяких осложнений, а Норвегия наконец стала самостоятельной, свободной страной.

Не удивительно, что именно Нансену, своему национальному герою, народ Норвегии предложил занять пост премьер-министра или президента и даже стать королем молодого государства. От всех этих предложений Нансен отказался, причем без всяких раздумий. Больше всего ему хотелось и дальше заниматься наукой и исследованиями. Но от следующего поста — посла Норвегии в Великобритании — Нансен отказаться не смог: им руководило чувство, которому он не мог не подчиниться; этим чувством был долг перед Родиной. Он слишком хорошо понимал, что кому-то надо защищать интересы молодой страны перед лицом ее могучего соседа. В 1906 году Фритьоф Нансен явился в Букингемский дворец с верительными грамотами.

Будучи абсолютным новичком в столь высоких сферах, Нансен очень быстро завоевал уважение представителей государственной и дипломатической элиты Британии. В общении с новым норвежским послом самые чопорные люди заново открывали для себя притягательность естественности, открытости и прямодушия, к тому же он был человеком настолько широко образованным, что очень немногие могли с ним сравниться.

Делая все возможное для укрепления международного престижа родины, Нансен все же тяжело переносил «лондонскую ссылку». «Я мечтаю о том, чтобы разорвать эти оковы, я стосковался по лесу и моим вольным горам. Приручить меня невозможно», — писал он в дневнике. Чувство огромной вины перед женой все сильнее захлестывало Нансена. Ведь он совершенно добровольно оставил то, что другие ищут всю жизнь: сердечность любимой женщины и простые семейные радости. Вот уже и Лив превратилась в барышню, и младшие подрастают, а его с ними нет. В очередной раз отправляясь в Лондон, он вдруг увидел в глазах жены такую тоску, что ему стало не по себе. Он долго не мог отделаться от чувства безотчетной тревоги и старался вычитать из писем жены правду о ее самочувствии — последнее время к ним часто наведывался врач. А она писала в основном о детях, их успехах, шалостях.

До столь желанного для Нансена момента прибытия в Лондон нового посла, которому он должен был передать дела, оставалось совсем немного. Однако срочная телеграмма перевернула всю его жизнь: в ней говорилось, что состояние Евы критическое. Нансен тут же выехал в Норвегию. Но опоздал...

Смерть Евы оказалась для этого стоика невыносимым испытанием. Теперь Нансен казался сбитым с ног, раздавленным и беспомощным. «Я знаю, что означает печаль, знаю, что значит, когда все вокруг гаснет, когда жизнь становится лишь мучением: то, что приносило нам солнечный свет, ушло навеки, и мы беспомощно смотрим в ночь». Конечно, друзья не оставляли его одного, да и дети требовали постоянной заботы и внимания. Почти взрослая Лив старалась стать отцу душевной опорой. Но Нансен признавался: «Печаль не могут унести другие, в душевной подавленности днем и ночью приходится бороться с ней самому». Нансен как-то враз постарел, сделался замкнутым и нелюдимым.

Причину того, что осенью 1913 года он согласился на приглашение одного английского акционерного общества совершить плавание на грузовом судне из Норвегии в устье Енисея, а затем, поднявшись вверх по реке, добраться до Владивостока, Нансен объяснял так: «Я всегда живо интересовался этой необъятной окраиной и не прочь был познакомиться с ней поближе»…

И его надежды не были обмануты. Ощущение беспредельности богатейших ресурсов и совершеннейший восторг, в который привели Нансена сибирская природа, а главное, здешние люди, вызывали в его сердце особые чувства. Любая остановка использовалась им для сбора самого разнообразного научного материала: этнография, традиции, быт северных россиян, местная экономика, особенности местного рыбного и охотничьего промыслов, геологические изыскания, проблемы народонаселения и даже условия существования политических ссыльных. Случилось так, что все эти изыскания, помимо практической пользы вылились в целую книгу, написанную человеком, смотревшим на этот край, считавшийся диким и ужасным, открытым дружеским взором. Уже одно ее название звучало исчерпывающе ясно: «В стране будущего»…

Единственно, что не раз вызывало досаду Нансена, это незнание русского языка. Ему приходилось через переводчика, а не лично благодарить русских за тот поразительный прием, который был ему оказан. Далее путь великого норвежца лежал в глубь страны — на Урал, в Поволжье, а затем — в Петербург.

Для Нансена, надломленного тяжелой утратой, путешествие в Россию стало буквально спасением. Он вернулся окрыленным и полным новых планов и надежд. «Я полюбил эту огромную страну, раскинувшуюся вширь и вдаль, как море, от Урала до Тихого океана, с ее обширными равнинами и горами, с замершими берегами Ледовитого океана, пустынным привольем тундры и таинственными дебрями тайги, волнистыми степями, синеющими лесистыми горами…»

Грянувшая в 1914-м мировая война опять вынудила Нансена вернуться в политику. Он был твердо убежден, что во дни столь суровых испытаний «нельзя быть только ученым». И хотя Норвегия сохраняла нейтралитет после вступления в войну Соединенных Штатов Америки, наложивших ограничения на экспорт своего продовольствия, над этой северной страной нависла реальная угроза голода.

Фритьоф Нансен во главе специальной норвежской комиссии в 1917 году отправился в Вашингтон. Переговоры длились более девяти месяцев — сказывалась сложнейшая политическая обстановка, но опять же, благодаря его высочайшему авторитету, закончились соглашением об обязательных поставках необходимого для Норвегии продовольствия.

Война — это бессмысленная, по мнению Нансена, бойня, искорежившая судьбы миллионов и унесшая немыслимое количество жизней (11 млн.), вызывала в душе Нансена глубочайшее отвращение. А потому, едва умолкла грозная канонада, он стал активным поборником созданной в 1920-м Лиги наций.

Многие годы он представлял Норвегию в этой организации, веря в то, что она способна предотвратить возможные войны. Одной из первейших задач Лиги стало возвращение в родные места пленных солдат.

Назначенный Лигой наций верховным комиссаром по делам военнопленных, Нансен взялся за дело. В результате благодаря его усилиям в течение 18 месяцев были репатриированы 437 000 человек. С 1922 года по его инициативе Лига начала выдавать беженцам и апатридам (люди, не имеющие гражданства) так называемые «нансеновские паспорта». Сотни тысяч обездоленных войной и скитающихся по всей Европе не имели никаких документов, удостоверяющих их личность. Нансен же добился признания введенного по его инициативе особого удостоверения, позволявшего скитальцам вернуться на родину или хотя бы найти приют. Вскоре этот документ был признан 52 странами мира.

Когда Антанта приступила к осуществлению блокады Советской России, Нансен выступил против, всячески доказывая, что невинные люди не должны становиться заложниками политиков. Он был убежден, что даже при абсолютной полярности социального устройства «восстановление отношений между Россией и остальным миром на чисто экономической основе» было бесспорно выгодно для всех без исключения.

Но слушать его не хотели. В глазах многих Нансен уже был «красным» или, во всяком случае, недопустимо сочувствовавшим «комиссарам». И в первую очередь против него выступила элита русской эмиграции. Многие русские газеты, выходящие в Париже, яростно отвергали любую возможность сношений с Советами.

Эта позиция не изменилась и в 1920-м, когда после засухи и неурожая в Поволжье и прилегающих районах начался страшнейший голод.

И если Нансен мог еще хоть как-то понять чувства эмигрантов — людей, остро переживавших вынужденное изгнание, то позиция сытой европейской буржуазии, не желавшей замечать ни размеров, ни последствий этого бедствия, представлялась ему постыдной и аморальной. В сентябре 21-го он особенно резко выступил против тех, кто считал помощь голодающим людям содействием красному режиму. «Предположим, что это укрепит советское правительство, — говорил Нансен с трибуны, — но согласен ли хоть один из присутствующих на этом заседании заявить, что вместо оказания помощи Советскому правительству он предпочел бы, чтобы 20 миллионов человек умерли от голода? Я призываю собрание ответить на этот вопрос».

Сказать «да» никто, конечно, не осмелился, но саботаж все-таки продолжался. Лига наций без конца откладывала решение вопроса о посылке в Россию продовольствия, заявляя, что это станет возможным только в том случае, если Советы признают долги царской России.

Впрочем, Москва тоже упорствовала. Идеологические догмы брали свое. Нансен метался меж двух огней, а в Поволжье продолжали вымирать целые деревни. Позже Нансен напишет, что все эти проволочки стоили жизни как минимум двум миллионам человек.

Отчаявшись сломить сопротивление «неудержимых ненавистников» Страны Советов, Нансен сам поехал в Россию. В голодающем Поволжье он прожил два месяца. Этот человек, не раз бестрепетно смотревший в глаза смерти, рыдал от бессилия и ярости при виде умирающих детей — маленьких скелетиков, обтянутых кожей.

Вернувшись, он привез множество фотографий. Опубликованные в газетах, они становились зримым свидетельством людской трагедии. И хотя все равно находились те, кто имел наглость говорить о фальсификации, начался повсеместный массовый сбор пожертвований. И именно Норвегия первой сделала очень крупный для этой маленькой страны взнос в «Комитет помощи голодающим». Жертвовали промышленники и рабочие, рыбаки и матери семейств. К тому же норвежское правительство выделило средства для поддержания деятельности нансеновской миссии в России и дало гарантию, что деньги будут поступать и в дальнейшем.

Опять же, во многом благодаря огромному влиянию Нансена, Норвегия первой из скандинавских стран заключила с Россией торговый договор. Это не могло трактоваться иначе как признание Советского правительства де-факто. В феврале 1924 года Норвегия сделала шаг к полному дипломатическому признанию СССР — опять же первой в Скандинавии. Нансеновская миссия помощи голодающим действовала с сентября 1921 по август 1923 года. Ему удалось собрать невероятную по тем временам сумму — больше сорока миллионов франков. Тысячи вагонов с продовольствием бесперебойно шли в Россию. По самым скромным подсчетам, от голодной смерти было спасено 6,5 миллиона человек.

Координируя помощь по линии 32 организаций и частных жертвователей, он ездил по европейским столицам, плавал в Америку, выступал, убеждал, стучался во все двери, живя ради экономии в дешевых гостиницах на последних этажах. А ему шел уже седьмой десяток.

Окончание продовольственной миссии в России не ослабило тяги Нансена к стране, в будущее которой он горячо верил. После присуждения ему в 1922 году Нобелевской премии мира все полученные деньги Нансен направил на создание двух сельскохозяйственных станций на Украине и в районе Волги, оснащенных по последнему слову техники.

На рабочем столе Нансена снова росла стопка исписанных листков. Это была рукопись книги «Россия и мир». 75 лет назад он говорил о том, что нынче выдается за откровения: «Нельзя отрезать Россию от Европы…»

Нансен умер в 1930 году быстрой, безболезненной смертью, оставив в завещание потомкам то, чему всегда был верен сам: мужество, дерзание, человечность. Он и вообразить не мог, как трудно этому следовать.

Примерно так