http://farabellum.beon.ru/308-348-ja-vz … ra-n.zhtml

Первым делом я велела Норвежцу объясняться на территории прачечной только шепотом и передвигаться только на цыпочках, что при его состоянии духа далось ему нелегко. Охотней всего он бы сейчас пустился в пляс, распевая во все горло, и меня не покидала тревога, что в любую минуту так оно и случится. Избранный мною способ вскрытия слегка его озадачил, он робко посоветовал подобрать ключ, но на своем предложении не настаивал. Мы незамедлительно приступили к откручиванию оставшейся тыщи болтов.
Большинство из них заржавело и накрепко срослось с железной обивкой. Мужская рука оказалась очень даже кстати, особенно если учесть, что из боязни шума я категорически отвергла всякие радикальные способы вроде обстукивания и прочего. Норвежец подчинился моим требованиям безропотно, хотя и не без внутренней борьбы.
Так трудились мы в поте лица часа полтора, уже начинало смеркаться, когда пришла пора отодвинуть махину от стены и заняться ее задней стенкой. С максимальными предосторожностями стали мы передвигать всю рухлядь, которой не видно было конца, как вдруг Норвежцу пришлось замереть в такой неудобной позе, что он потом без моей помощи не мог разогнуться. Я как раз стояла навьюченная кипой упаковочной бумаги, сохранившейся еще со времен Алиции, и только собиралась освободиться от нее, чтобы поддержать доски, норовившие грохнуться у него из рук, как вдруг за дверью раздались шаги. Я замерла, и Норвежец, следуя моему примеру, тоже. Он застыл в дурацкой позе, прямо напротив замочной скважины величиной с пушечное жерло. Дыра зияла гораздо выше скобы и, судя по имеющемуся засову, по назначению не использовалась. Если бы кто-то заглянул в нее, аккурат перед ним предстала бы физиономия Норвежца, разве что слегка нечеткая в вечернем сумраке. Четкая или нечеткая, но лучше бы вовсе не представала. К несчастью, я не могла вспомнить, как по-французски сказать "наклонитесь", а каждая секунда была на счету.
- Abaissez! - надрывно прошипела я, отдавая себе отчет, что приказываю ему что-то укоротить. Объясниться жестами у меня не было никакой возможности, потому как крафтовая бумага, которую я держала в охапке, жутко бы захрустела. Норвежец продолжал коченеть в ступоре, взирая на меня с выражением глубокой озадаченности. Видимо, мучительно гадал, чего же я такого от него хочу.
Французский напрочь вылетел у меня из головы, зато вспомнилась аналогичная сцена из английского детективного фильма и то, что сказала при таких же обстоятельствах одна леди одному джентльмену. Не зря я всегда считала детективы очень жизненным жанром.
- Get down! - надсадным шепотом приказала я, и молодой человек, молниеносно согнувшись пополам, принял позу, сделавшую бы честь звезде советского балета. Да еще с кипой досок, шутка ли! Как он мне потом сказал, ему тоже помогли детективные фильмы - сработал подражательный рефлекс. При таких-то деньгах, да еще в такой ситуации - неудивительно, что ему показалось, будто в него сейчас пальнут через замочную скважину!
Шаги раздавались уже на нашей площадке. Норвежец застыл в балетной позе, свет я еще не успела зажечь, так что теперь пришелец мог глазеть в замочную скважину сколько влезет. Только бы он не отомкнул дверь!
Но он даже и не пытался. Стоял себе и сопел как гиппопотам - астма у него, что ли. Или аденоиды? В обществе Норвежца мне не было страшно, скорее злость донимала. Какого черта, сколько же нам торчать в акробатических позах!
Как-то мне пришло в голову одно любопытное наблюдение. Я заметила, что можно держать руку три часа в одном положении, совершенно его не меняя и не чувствуя никаких неудобств, если эта рука лежит на баранке автомобиля. При любых других обстоятельствах даже две минуты покажутся вечностью.
Но этот астматик с аденоидами ухитрился простоять на площадке не меньше двух тысячелетий. Наконец он испустил парочку еще более звучных рулад и сошел вниз, но всего на пол-этажа. Чем-то он там занимался, я долго гадала, пока не сообразила, что он трубку раскуривает. Чмокал и сопел так, словно хотел нас оглушить.
Мне все это уже до чертиков надоело. Я избавилась, по возможности бесшумно, от бумаги, освободила Норвежца от досок, мы с ним развернули кофр и снова принялись за работу. Состояние у меня было такое, что я спустила бы с лестницы целую свору бандитов, попытайся они нам помешать.
Видимо, от нервного потрясения мы почувствовали прилив сил и последние болты открутили уже на ощупь. К снятию оков, однако, мы не могли приступать до тех пор, пока тот гиппопотам не соизволит докурить и не смоется. Я пошла в прачечную и, приготовясь увидеть какую-нибудь до содрогания знакомую физиономию, прилипла к замочной скважине.
На фоне окна фигура его вырисовывалась до пояса и была даже немного освещена. Обыкновенной внешности, среднего роста, средних лет, в шляпе, со слегка озабоченным лицом. Я могла дать голову на отсечение, что никогда в жизни этого типа не видела. Он стоял себе и спокойненько попыхивал трубкой, а я глазела на него согнувшись в три погибели, на одеревенелых ногах.
Когда я уже готова была выскочить за дверь и в слепой ярости рявкнуть по-польски: "Пшел вон отсюда, скотина!", субъект причмокнул погромче, бросил взгляд на дверь, за которой я костерила его почем зря, и стал спускаться вниз. Отношение мое к нему круто переменилось, и я забеспокоилась, как бы он, не дай Бог, не свалился на ступеньках и не переполошил жильцов. К счастью, все обошлось и он сошел вниз - медленно, истомив мою душу, но сошел-таки.
Я воротилась к своему кофру и Норвежцу, включив по дороге свет.
- Бесполезно, - прошептал мне Норвежец, показывая на отвинченную обивку. - Она приварена к замку, а замок внутри.
В том состоянии духа, в какое я впала, преград для меня не существует. Я смерила взглядом треклятый сундук и поняла, что остается только одно: отпилить железки, отогнуть их, а потом выдолбать кусок с замком. Благо инструменты под рукой...
После всех перешептываний, хождений на цыпочках, укладывания болтов на, пол с такими предосторожностями, как если бы это были тухлые яйца, я взяла в руки пилу по металлу и с остервенением принялась за работу.
Норвежец остолбенел.
- Но так же шумно! - завопил он, перекрывая оглушительный скрежет.
- Je m'en fiche! - отрезала я - мне уже действительно стало все нипочем. Виданное ли дело, чтобы какая-то колода столько времени отравляла человеку жизнь!
Норвежец весь просиял, отобрал у меня пилу и стал в упоении орудовать ею. Даже в такт присвистывал. Кошмарный скрежет разнесся окрест, небось до самого Хельсингера. А потом его усилил еще и мой аккомпанемент - после того, как один обруч был распилен, я сразу принялась отбивать замок. Инструменты у Генриха оказались что надо!
Может, во время этого кошачьего концерта на лестницу слетелись целые полчища бандитов, может, они на нашей площадке отплясывали танец Хачатуряна с саблями, не скажу. Мне было глубоко наплевать. Ослепленная яростью, я положила себе одолеть супостата либо умереть. То, что происходило на нашем тихом чердаке, сопоставимо разве с работой пневматического бура, которым еще в дни моего детства вскрывали асфальт на соседнем дворе.
Один Бог знает, по какой такой причине наша деятельность не вызвала общественного резонанса. Возможно, по причине удивительного такта и сдержанности датчан, предпочитающих не совать нос в чужие дела. Меня укрепляло духом воспоминание о том, как мы с Михалом однажды, в целях утепления апартаментов, обивали стены пенопластом, орудуя той самой железякой, которой кололи орехи, и каблуком моей туфли. Грохот стоял по всему Копенгагену, при этом мы еще старались распевать, надеясь внушить нашим благодетелям иллюзию, будто нами овладела страсть к джазовому искусству. Спевка у нас не очень-то клеилась, но все равно ни одна живая душа не полюбопытствовала, с чего это мы разбушевались. Сейчас я по крайней мере знала, что из благодетелей никого нет, на нижнем этаже пусто, а остальные жильцы встрепенутся лишь тогда, когда на их головы повалится потолок.
Итак, Норвежец пилил в свое удовольствие, а я, выбив первый замок, стала в перерыве от трудов праведных рассматривать кофр с тыльной стороны, с той, где петли. Я смотрела на них, смотрела, и вдруг во мне снова подало голос мое техническое образование. Повинуясь смутному велению этого голоса, я взяла в одну руку какой-то кусок железа, в другую молоток и, почти бездумно приставив железку к стальному, торчавшему в петлях штырю, стукнула по ней молотком. Штырь сдвинулся, я стукнула еще раз, и штырь мягко вышел наружу. Петля крышки отошла от петли короба.
Какое-то время я бессмысленно таращилась на дело своих рук, а потом вдруг душа моя возликовала.
- Ура! - взвизгнула я, размахивая молотком под носом у Норвежца.
Адский скрежет утих, Норвежец отер пот с чела и вопросительно вскинул на меня глаза. Я стукнула другой штырь, и он тоже вышел из петель как по маслу. Крышка была открыта.
- Простите, но я ничего не понимаю, - деликатно выразил свое недоумение Норвежец. - Зачем мы тогда устраивали весь этот тарарам?
Чтоб я знала!..
- Удовольствия ради, - мрачно буркнула я - не говорить же ему, что я сама о себе думаю!