Рассказ

– Медведь ты бесчувственный,– оборвал  меня  один приятель за то, что я нечаянно  опрокинул ведро с брусникой…

Довольный, что  ловко подковырнул меня, он успокоился, и мы принялись собирать высыпавшуюся ягоду.

– Хорошо, что камнем не назвал,– рассмеялся я в ответ,– а медведем это ничего!

– А что, скажешь, у  зверя чувства есть?

– Э-э, брат, плохо ты медведей знаешь. Слушай…

Наш туристический отряд расположился в верховьях Ои. Речка эта  берет  начало в Саянах и с  большой высоты бежит и скачет к Енисею меж скал – бурная, пенистая, словно сердится. Говорок ее на версты на две слышен. Берега ее  шубой хвойной оделись. Небо настолько чистое и близкое, протяни руку – в синеву окунешься! Как тут не остановиться, на красоту не полюбоваться.

Лагерь разбили на таежной поляне, у ключа. В одной палатке, что  хорошо зашнуровывалась от полевок, бурундуков-воришек, мы хранили продукты. В трех – спали.

В первый же день мы ушли далеко, вернулись уставшие затемно. Сварили ужин, поели и улеглись спать – завтра в другую сторону еще  дальше собирались уйти.

А ночью гость пожаловал – косолапый. Только никто его не видел, все спали без задних ног. Мишка походил-походил, понюхал воздух: сухарями из одной палатки пахнет, маслом сливочным. Запахи незнакомые, но манящие к себе. Сунул туда нос, а  дверь крепкими шнурками завязана, не пускает. Медведь, наверное, не голоден был, хулиганить не стал. Что ему какие-то шнурки – двинет лапой, и затрещат…

Подошел мишка  к другой палатке, понюхал – люди спят. Запахи пугающие. Постоял, подумал, не стал будить. Неплохие, видать, ребята, без ружья ходят: порохом не пахнет. И ушел медведь.

Наутро встали мы, и обнаружили следы косолапого. Зверь был  не очень крупный, метра полтора высотой, молодой.

– Смотрите, ребята, он у каждой палатки побывал и никого не тронул,– возбужденно перекликались мы. – А мог бы задрать.

– Нужен ты ему. Он даже палатку  с провизией не тронул. С понятием мишка.

Собрались туристы, ушли по  горам лазать. Чагу собирать,  золотой корень, каменное масло искать, мумие, а то и просто красоту горной тайги фотографировать. Пришли назад поздно. Перекусили у костра, спать улеглись. О медведе поговорили и уснули.

Тут вышел я из палатки, достал банку сгущенки из своего пая, вскрыл и в большую консервную  банку вылил,  добавил воды, размешал. Получилось сладкое молоко. Поставил банку на пенек недалеко от палатки с провизией. Сам юркнул в спальник и стал  ждать гостя, зарядив фотоаппарат высокочувствительной пленкой.

Задремал. В полудреме слышу: кто-то чавкает. Осторожно выглянул наружу. Так и есть – косолапый! Стоит у  пенька на  задних лапах, передними обхватил банку и пьет через край сгущенку с водой. На человека похож, только некультурный, причмокивает громко. Неумеха, конечно, он. Первый раз в жизни из банки пьет, разлил больше, чем выпил. Всю шубу себе испачкал. Ничего, по росе пойдет, обмоет.

Выпил все медведь, поставил банку на пень и принялся на четвереньках капли с травы слизывать – больно вкусная сгущенка! Потыкал-потыкал мордой в землю, да что с нее возьмешь. Хрюкнул как-то странно, не по-медвежьи: мне показалось,  это он спасибо сказал,–  и ушел.

Утром рассказываю ребятам о сгущенке и медведе, не верят.

– Ладно,– говорю,– пленку проявлю, посмотрите, или ночью разбужу кого-нибудь, только, чур, тихо!

Мишуха не подвел, пришел и в эту ночь. Вот разговоров, вот смеху было.

– Как  думаешь, – спрашивают,– придет еще?

– Куда он, лакомка, денется.

– Дайте, я его  угощу сегодня,–  попросил один из нас,– в жизни медведя сгущенкой не кормил.

– Угощай, если своей порции не жалко.

Ночью, как по часам, лакомка тут как тут. Видно, он неподалеку бродил, нас поджидал с угощением. Я представляю, как он там  томился за деревьями, нюхал воздух, пахнущий сгущенкой, с которой мы чай пили, облизывался. Он уверен был, что опять там, на пеньке, в банке, вкуснятина его дожидается. Наконец, мы  угомонились, в палатках  тихо стало.

Только вдруг как рявкнет медведь, как  швырнет банку в сторону, загрохотала она, поскакала.

Захохотал ехидно тот, кто хозяина сегодня угощал. Мы в недоумении вскочили, а медведь, на наше счастье, к  крайней палатке кинулся, где провизия лежала.  Полетели клочки и щепки от палатки, консервы и сухари.

Как мыши выскочили из палаток  туристы, не знают что делать. Кто топорик успел  схватить, кто нож, а я фонарь. Встали в кучу под лиственницей, бежать нельзя, свирепый медведь в миг настигнет и поломает. Лучше уж вместе обороняться, небось, побоится всех-то.

А медведюга свирепеет, ревет, ко второй палатке, к  третьей, к четвертой! Все смял, все  разорвал!  Пораскидал спальники, одежду. Вот  тебе и гость, вот тебе благодарность за угощение! Зверь, он и есть  зверь.

Опомнился я, включил фонарь. Батарейки новые стояли, сильные. Ударил белый  луч по мишке, опешил тот от неожиданности, перепугался, бросился в сторону, пустился под  горку вскачь. Тут все загалдели, затарабанили кто во что, отошли от страха.

Умчался косолапый. А  ребята на меня налетели.

– Ты,– говорят,– медведя прикормил, ты  виноват!

–Вы спросите вот у этого,– сказал я сердито,– может, он виноват?   
             Повернулись все к нему, недоуменно смотрят, потом вспомнили, что медведь банку  швырнул.

– Простите меня, ребята,– повесив голову, сказал хлопец. – Я виноват. Простите меня, негодного человека. Пожалел я медведю сгущенку, сам  слопал, а ему ополосок с посуды налил. Пошутил я, Обиделся, видать, мишка, не принял  шутки.

Ясно,  обиделся, а говорят –  медведь бесчувственный! Не разгадай тогда причину ярости медведя, так и не узнал бы я, что  медведи обидчивые.
http://perorusi.ru/blog/2011/07/обидчивый-медведь-2/