И Коллонтай — вошла в комнату, соразмеряя, вся чувствуя свой победный торжественный шаг и своё синее платье, свою закинутую голову, с небольшого роста, понимая, что представляется этой арестантке — вершительницей её судьбы? ангелом Революции?

Полубояринова встала от книги, от маленького стола, она такого ж роста была, как и Коллонтай, — но ни тени схожей красоты, ни изящества в платьи, чернокудрая твёрдая мещанка. И не заискивала ничуть, — а сразу так и приняла с ненавистью — и ещё шагнула навстречу.

В двух шагах друг против друга они остановились.

И перед этим упёртым взглядом — никак не меньшей силы, чем свой, а с большей яростью, — Коллонтай вдруг потеряла ощущение великого мига. Она, оказывается, не приготовила фразы — ни язвительной, ни унизительной, ни игровой, — она шла уверенная, что свободно будет владеть положением.

Такой упёртой силы ненависти она не помнила, чтобы встречала.

Прямыми глазами они смотрели, ничего не смягчая, — и Полубояринова кликнула резким бранным голосом:

— Ну, что пришла, потаскуха? Кто такая?